О ТОМ, СКОЛЬКО РУССКИХ СЛОВ И КАКИЕ ИЗ НИХ РУССКИЕ

 Для многих людей слова — это и есть язык. Если много слов, язык богатый и хороший, мало — совсем наоборот.

Много ли слов в русском языке?

А это как считать. Кому и двухсот слов хватит на целую жизнь, а другим нужно побольше. Если считать все слова, которые, постепенно накапливаясь, составили в конце концов лексикон русского языка, их окажется около миллиона. Судите сами: слов современного русского лите­ратурного языка около 150 тысяч, кроме того, диалекты имеют около 200 000 слов (или новых значений литератур­ных слов), да иностранных слов собралось около 30 000, да новых слов и значений около 5000, и число их все время прибывает. Добавьте сюда научные термины, слова спе­циальных языков (жаргоны) — около 10 000 за все время их существования, — и устаревшие слова церковнославян­ского языка, которые мы используем по разному поводу и случаю, — еще несколько тысяч, и в историческом слова­ре утраченных теперь и позабытых слов около 30 000, и словарь собственных имен и прозвищ (включая самые неве­роятные), если бы их собрали полностью, содержал бы за 25 000 слов, и разные случайные слова-однодневки, кото­рые в разговоре мы составляем каждый день и тут же забы­ваем, и разные уменьшительно-ласкательные и увеличи­тельно-уничижительные, и прочие слова с суффиксами, которые обычно не попадают в словари... Так и окажется, что в нашем распоряжении как раз почти миллион слов или во всяком случае их особых, каждый раз новых значе­ний. Конечно, если со знанием дела «отжать» эту массу и дать полный словарь русского языка, миллиона не будет, но все-таки много, очень много. Больше, чем нужно, чтобы написать «Войну и мир» или «всего Пушкина».

Теперь почти миллион, а тысячу лет назад, когда мы впервые встречаем славян в исторических источниках, у них, по мнению ученых, было около 20000 (некоторые увеличивают число слов до 40000). Если эти цифры обду­мать, окажется, что за тысячу лет наш лексикон увеличил­ся в 25 раз, каждый год в среднем возникала почти тысяча новых слов или их значений, может быть, случайных, неустойчивых, впоследствии бесследно исчезнувших, но новых и всегда чем-то важных для славян.

Это большое богатство, но отчасти мы его растеряли. Слишком поздно стали записывать слова, составлять сло­вари. Да и то попервоначалу старались записывать какие-нибудь неведомые, странные слова, не славянские даже, чтобы им научиться. В первом печатном «Лексисе» Лаврен­тия Зизания 1596 года всего 1061 слово — это очень много по тем временам. У Памвы Берынды в словаре 1627 года почти 7000 слов, и это количество казалось невероятным. В конце XVIII века был составлен «Словарь Академии Российской» — в нем 42 257 слов, во втором его издании 1806 года 51 388 слов. В учебном словаре П. Соколова 1834 года около 80 000 слов, в академическом словаре 1847 года 114 749 слов, в «Толковом словаре» В. И. Даля, выходившем начиная с 1863 года, более 200 000 слов. Так постепенно увеличивался интерес к собиранию слов и вместе с тем интерес к своему родному, казалось бы, тако­му знакомому русскому слову.

Все это время росло и число новых слов. Они не появлялись неизвестно откуда, придуманные случайно и вдруг – таким образом слова редко появляются. Они были бы непонятны, они бы не сохранились.

Нередко слова просто заимствуются из другого языка или «переводятся» с чужого языка на свой, родной; обра­зуются кальки (от французского слова caique) — слова, построенные по образцу чужих слов путем точной копировки их средствами родного языка. Так случилось, например, со словом совесть, которое появилось ещев Древ­ней Руси по типу греческого слова syn-eide-sis, с точным соответствием по составу слова: греческая приставка syn-и славянская ей соответствует -съ, в греческом корне -eid-то же значение, что и в славянском вгьд — 'знать', 'ведать' (этот греческий корень мы встречаем в слове идея). Не только части слова, но и общее его значение как бы иере-водится на славянский язык: 'совместное знание', даже 'сознание'. Ничего похожего на современною значение совесть — 'моральное чувство ответственности за свое поведение' — в таком «переводе» слова еще нет. Оно появи­лось позже, связано с развитием человеческих отношений в условиях новой культуры.

Однако гораздо чаще такие «заимствования смысла» без самого слова происходят в разговорной речи. Расскажу вам поучительную историю из недавнего времени.

В числе многих других нареканий за грубость языка молодой Максим Горький получил и упрек за употребле­ние варваризма выглядитъ значении 'производит впечатле­ние'. Ярким доказательством порчи языка,— писали жур­налы,—«может служить знаменитая, прямо-таки невозмож­ная форма Максима Горького: лошади выглядели уродли­выми». Выглядеть в этом значении тоже калька, но только с немецкого aussehen. Ни один классик русской литературы не употребил это «уродливое порождение петербургских чиновников из немцев». Тургенев сказал бы иначе: она была собою некрасива, и даже журналисты конца прош­лого века предпочитали говорить: он смотрит бодро, а не он выглядит бодрым.

Только словарь под редакцией Д.Н. Ушакова в 1935 году отметил, что данное значение слова выглядит — «все более входящий в употребление германизм». Теперь оно кажется нам обычным, хотя долгий процесс его внедрения в литературную речь показывает, что кальки не сразу ста­новятся русскими словами, встречают своих противников, .ко основное, но и переносное значение в наш язык, а нам и невдомек, .. ^уша, на­пример, у славян — это только 'душа', живущая сама по себе в человеческом теле и покидающая его после смерти. Греческое же слово, которое соответствует нашей душе,— psyxe: это и 'душа', и еще к тому же 'отдельный (живой) человек'. Второе значение греческого слова впоследствии было перенесено на славянское, и в русском языке душа стала значить еще 'человек'. Даже мертвая   душа — все равно 'душа', потому что 'человек'. Супруг, как мы знаем,— это пара волов, а в греческом слове с такими же морфемами su-dzug-os не только 'пара волов', но и 'муж-находящийся в браке'. Русские книжники и irrv греческую метафору использовали в своих интересах, так и у нас появились супруги — изысканное наименование брачной пары. Греческое слово kef ale — это и 'голова' (отсюда и черноморская кефаль), и вместе с тем 'глава в книге'. Тогда и наши книжники ввели в обычай: голова — головой, но еще и глава. Заметьте: второе слово не в рус­ском произношении, а в церковнославянском. Источник нового слова ясен — оно пришло из книжной среды, поэтому и произношение его не разговорное.

Но особенно много в русском языке простых заимство­ваний. Бывали времена, когда они буквально заливали русский язык своим потоком, чтобы потом, войдя в берега русской речи, оставить в нашем лексиконе десяток или сотню слов, которые прижились и стали, как говорится, своими.

Много слов славяне заимствовали у греков, более 1200, а сохранилось около 400. Одни греческие слова проникали к нам из книжного церковнославянского языка: алфавит, варвар, високосный, диафрагма, дракон, климат, лента, литр, мастика, куролесить, мрамор, плита, тигр, стих, хор и даже плазма. Другие попали в наш словарь, пройдя через соседние языки,— такие слова наши предки воспринимали неохотно, считали их неприличными, употребляли редко, например сквалыга. Но также и нефть — это слово тоже со временем стало важным. Были и такие, которые славяне заимствовали в разговорах с греками и, принося их из устной речи.  И вот эти-то сохранились лучше всего, они немного изменились в произношении, приспособились к какому-нибудь типу склонения и до сих пор радуют нас своим существованием. Мы-то думаем, что говорим по-русски, а на самом деле употребляем когда-то заимствованные слова: блин, бумага, василек, вишня, мак, мята, миндаль, огурец, свекла, оладья. Все как будто свое, славян­ское, ан нет: камора, терем, клетка (комнатка), кровать, миса, лохань, фитиль, кукла, баня...

У древних заимствований легко разглядеть общую причину их перехода к славянам. Обычно это связано с новым явлением или предметом, которые славяне получили от своих соседей и которые нужно было как-то называть.

Из иранских языков они заимствовали слова, свя­занные с религиозным культом: бог, господь, бол­ван (т. е. идол, изображав­ший бога), кур (кровью которого окропляли бол­вана), курган, чертог, ирей (блаженная страна мерт­вых) да попутно еще то­пор, собака и хата. В IV веке славяне заимствовали у германцев термины, свя­занные с войной: шлем, броня, стрела, меч, брадовъ (секира),   тесала,    скрада (котел или костер на биваке), луща (древко копья), чужой (враг), котел, серьга (железное украшение воина, что-то вроде медали за храбрость), полк, князь, король. Германцы-готы раньше славян получили христианство, и через их посредство славяне познакомились со словами буква, поп, пост, церковь, а также с названиями монет (у славян их еще не было): цата, щеляг, пенязь (шиллинг и пфенниг).

Через славянские земли пятнадцать столетий назад готы прошли к югу и по пути познакомили славян с желе­зом, о котором сами только что узнали от римлян. Шлем, меч, броня и все остальное — все делалось из железа, для славян же железо тогда было в новинку. Впитали в себя новую материальную культуру и одновременно заимство­вали несколько терминов, а в других случаях просто из­менили значения старых, уже бывших в их языке слов. Лож, например, слово того же корня, что и прусское nagis и означает «кремень». Оно пришло из каменного века. В V столетии из бронзового нож становится железным, но сохраняет свое название. Щит по своему первоначальному значению не что иное, как 'недубленая шкура', именно ею обтягивали деревянную раму древние витязи, отправляясь в поход. Постепенно и щиты стано­вились железными, хотя и обтянутые кожей употребля­лись до XV века, но и те и другие одинаково назывались щитами, потому что служили для защиты.

Гунны, авары и прочие тюркские племена также прошлись по нашей территории, но уже с востока на запад, и оставили нам вьюк, армяк, орду, деньгу, жемчуг, клобук, колымагу, лошадь, слона, табор, ковчег, телегу, япанчу, хоругвь, товар, куму и многие другие слова.

В начале XVIII века из западноевропейских языков пришло к нам более 3500 слов, но едва лишь половина сохранилась в нашем лексиконе, многие из них как редкие и специальные слова, но гармонь, кастрюля, лимонад, класс, касса, линия, магазин, гол, квиты и прочие теперь знают все. Это слова русского языка.

Каким образом происходило заимствование чужого слова? Для того, чтобы оно стало своим, его звучание нуж­но было приспособить к произношению слов родного языка. У древних славян не было звука ф, им казалось, что в гре­ческом слове faros — 'полотно' произносится звук п — так они и стали говорить: парус.  Иноземное  слово стало своим.

Можно было изменить ударение, если слово неловко произносить с чужим ударением. Заимствовали у сканди­навов-варягов слово тиунъ — 'подручный князя', а уда­рение показалось грубым, изменили и сделали тйунъ и стали так говорить, потому что в чужих словах мы пред­почитаем ударение на первом слоге: гетман, деспот, евнух, жемчуг, ротмистр и многие другие давно уже стали: гет­ман, деспот, евнух, жемчуг, ротмистр, а силос, квартал, партер и прочие еще только пытаются измениться в силос, квартал, партер. Мы же возражаем против такого уда­рения, поправляем, хотя это, может быть, и бесполезно. Нельзя остановить живого потока языка, особенно если за этим явлением тысячелетняя традиция.

В некоторых же случаях и форму слова нужно было изменить. Так случилось со многими словами, иногда долго колебались: что предпочесть: зал, зала, зало? Оста­новились на форме зал: все односложные имена с конкретным значением корня обычно мужского рода, пусть и будет среди них. Светлый зал.

Если слово получит русский суффикс, оно также станет похожим на русское. Что такое agouros? Греческое слово. А огурец? Русское. Так же как оггрок украинское. Все равно какой суффикс уменьшительного значения мы при­бавим к греческому корню, -on или -ец, важно, что слово получило знакомую и привычную форму и стало вполне пригодным для нашей речи. Свои и чужие слова иногда так похожи по звучанию, что их трудно различить. Слушаешь  греческого   огородника,   как  он  говорит:   агурос, и кажется,  будто огурец.

Изменив свою форму, приспособив ее к русскому языку, варваризм, чужое непонятное слово, становится заимство­ванием. Потом мы настолько к нему привыкаем, так часто используем, что и помыслить не можем, что когда-то было оно чужим, это слово. И живет оно в нашем языке, как природное наше слово, изменяется так же и стареет. Со временем может стать архаизмом и кануть в Лету. Многие же слова так никогда и не стали вполне русскими, сразу перешли в разряд архаизмов. Появились у нас в петров­ские времена вокабула и виктория, а теперь мы встречаем их разве что в историческом романе. Лучше вместо них сказать по-русски: слово, победа.

Да и вообще в родной речи всегда лучше сказать по-русски, чем использовать чужие слова. За чужим сло­вом — чужие мысли и чувства, а русское слово и по­нятнее, и чувство передает свое. Да, я не оговорился: язык отражает не только смысл мысли, но и чувство, а это важно в момент общения.

Говорят все чаще: привет! пока! А то и добавят со­всем непонятно: адъю! гуд бай! Чао!   Каков   смысл  этих слов-пришельцев?   В устах русского человека это знаки прощанья, формулы вежливости — и только.   И  русские по   виду   слова   привет   и   пока — всего лишь переводы иноязычных   слов.   Русское   слово встречи-прощанья не столь  легковесно.   Вздымалось   оно   из   глубин    народ­ного духа веками, пока к XVII столетию не отлилось в уважительные   и   крупные   здравствуй — прощай.    При встрече — пожелание здоровья: будь здоров ты! При рас­ставании — просьба простить, если чем-то обидел. А сколь­ко за этим скрыто, как много осталось между словами! Приязнь, уважение — жизнь.   И ясно, что за человек с тобой говорит...

Вот почему так не просто заменить русское слово.

 Колесов, В.В. История русского языка в рассказах [Текст] : кн. для уч. старших классов / В. В. Колесов. – М.: Просвещение, 1982. – С. 97-103.